Мусульманское духовенство (араб. риджал ад-дин) — профессиональные служители исламского культа, судопроизводства, административно-духовного управления и образования, знатоки и деятели религиозных наук и суфизма, составляющие обособленную и влиятельную социальную прослойку в структуре мусульманских обществ (служители мечетей, проповедники, учителя начальных (мектеб, араб. мактаб), средних и высших (медресе, араб. мадраса) школ, ученые, судьи, руководители мусульманских общин и братств (тарика) и другие «люди религии»).
Термин М. д. логически противоречив и носит довольно условный характер. В исламе в отличие от других мировых религий нет особого духовного сословия, обладающего божественной благодатью, как нет и института церкви, служащего посредником между верующими и Аллахом (лишь в шиитском исламе признается особая связь «людей веры» с божеством и имеется более четкая иерархия служителей культа). Поэтому среди его последователей теоретически любой совершеннолетний мусульманин, обладающий достаточным знанием и морально-нравственным авторитетом, с согласия верующих может руководить религиозной жизнью мечетского общества без специальной процедуры посвящения в сан (как, например, рукоположение у христианских священнослужителей), не приобретая при этом никаких социальных привилегий. Такой порядок преобладал среди мусульман Урало-Поволжья, Крыма, Кавказа, Казахстана, Средней Азии до присоединения этих территорий к России. Они сами свободно избирали и переизбирали своих духовных наставников, которые в зависимости от уровня книжных знаний и рода основной деятельности (богослужение, судопроизводство, образование, наука и т.д.) назывались муфтиями (араб. муфти — знаток шари‘ата, имеющий право принятия решений в форме особого заключения — фетвы), кадиями (араб. кади — судья, отправляющий судопроизводство на основе шари‘ата), мухтасибами (араб., должностное лицо, контролирующее соблюдение мусульманами норм исламской морали в личной и общественной жизни), ахунами (перс. хаванд или ахунд — «наставник», «господин»; старшее духовное лицо), хатибами (араб. хатиб — «оратор», «проповедник»; духовное лицо, читающее в мечети в дни пятничных и праздничных молитв проповедь-хутбу), имамами (араб., руководитель общей молитвы в мечети и глава мусульманской общины), муллами (от араб. маула — «владыка», «господин»; служитель культа, духовный руководитель мечетной общины; часто употребляется как синоним слова имам; наименование М. д. вообще или почетный титул ученых людей), муэдзинами (араб. му’аззин — служитель мечети, призывающий с минарета прихожан на молитву; синоним — азанчи), шейхами (араб, шайх — почетное прозвание авторитетных духовных лиц; наставник, глава суфийского братства; синоним — муршид, ишан), суфиями (араб., мусульманский аскет, приверженец суфизма; синоним — дарвиш), кариями (араб, кари’ — чтец Корана; синоним — хафиз), мударрисами (араб., преподаватель, руководитель мадрасы), хальфами (араб. халифа — «преемник», «заместитель»; помощник мударриса, учитель религиозной школы; синоним — мугаллим) и т.д.
С проникновением и утверждением российской государственности выборность духовных руководителей, прежде всего среднего и низшего звена, среди татар, башкир, азербайджанцев, казахов, узбеков и других российских мусульман сохранилась. Но власти стремились поставить эту процедуру под свой контроль и отсеять «неблагонадежных» лиц. После учреждения в 1788-1789 гг. в г. Уфе Оренбургского магометанского духовного собрания, а в 1831 г. в г. Симферополе — Таврического и в 1872 г. в г. Тифлисе — Закавказских (шиитского и суннитского учений) магометанских духовных правлений порядок назначения М. д. на большей части России был в большей или меньшей мере регламентирован уже на основе светского законодательства, учитывавшего, однако, некоторые важные шариатские нормы, а также местные обычаи и традиции.
Отныне избираемые местным населением духовные лица должны были подвергаться достаточно сложной и строгой бюрократической проверке их богословской подготовки и политической благонадежности и утверждаться в должности государственной властью. Сначала в соответствующем Духовном собрании или правлении претенденты сдавали экзамен по теории и практике ислама. По его итогам присуждались духовные звания ахуна (среди мусульман-суннитов Закавказья— эфенди), мухтасиба, хатиба, имама или муэдзина, что удостоверялось особыми свидетельствами. В Оренбургском муфтиате/муфтийате (российское новообразование по псевдоарабской модели) одновременно определялась и педагогическая квалификация; в свидетельстве, выданном Собранием, наряду с духовным указывалось также педагогическое звание: мударрис, мугаллим (араб. му‘аллим) или мугаллим-сибйан (араб. сибйан, мн. ч. от саби — «дитя»). Затем документы кандидата (утвержденный волостным правлением приговор сельского общества, выписка из журнала заседания Духовного собрания или правления, для находившихся в ведении Оренбургского собрания — также свидетельство уездных училищных советов о знании им русского языка, с 1891 г.) поступали на утверждение губернского правления. Здесь главное внимание обращали на политическую лояльность будущего духовного пастыря. При отсутствии каких-либо компрометирующих сведений ему выдавали именной императорский указ о назначении на искомую должность.
С момента получения указа на руки избранное махаллинским (мечетским) обществом духовное лицо становилось так называемым указным муллой, муэдзином и т.д. и могло приступить к исполнению своих обязанностей. Такой порядок утвердился далеко не сразу: еще в начале 80-х гг. XIX в. в отдельных местностях Урало-Поволжья, не говоря уже о других восточных окраинах империи, встречались «безуказные», т.е. неофициальные «люди религии». Тем не менее именно в конце XVIII в. реформы дали толчок структуризации и бюрократизации М.д. на Российском Востоке. С этого времени «указной мулла» стал званием и профессией и началось юридическое оформление М. д. как привилегированной прослойки, вплетенной в государственные структуры.
Несмотря на манифест от 17 марта 1775 г. и грамоту от 1783 г., царское правительство относилось ко всему, связанному с исламом, крайне настороженно; многие вопросы оставались юридически не разработанными. Вплоть до начала XX в. местные муллы и муэдзины по закону являлись служилой категорией населения, т.е. все их права и обязанности были только должностными, а не наследственными. Они официально не причислялись к духовному сословию и оставались в том сословии, к которому относились до избрания на должность (лишь в Крыму М. д. юридически было оформлено в отдельное сословие). Таким образом центральные власти сознательно тормозили становление духовно-корпоративной элиты мусульманских народов, способной, по их мнению, генерировать политико-сепаратистские идеи.
В Российской империи первой трети XIX — начала XX в. (согласно Уставу Департамента духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел) М. д. официально подразделялось на высшее и низшее (мечетское). К первому относились председатели (муфтии, в Закавказском магометанском шиитском духовном правлении — шайху-л-ислам) и заседатели (кадии, а также кади-эскар — старший помощник Симферопольского муфтия) высших мусульманских учреждений, а также ахуны (округ Оренбургского магометанского духовного собрания), уездные кадии (Крым), местные кадии и члены губернских собраний-меджлисов (араб. маджлис) (Закавказье). Им подчинялись махаллинские хатибы, имамы, муллы, в округах Оренбургского и Симферопольского муфтиатов — муэдзины, а в Таврической губернии — также мударрисы и гочи (преподаватели начальных мусульманских школ) и шайхи (руководители текий).
В кодексе российских законов служебные обязанности и права служителей ислама были обозначены лишь контурно. Оренбургский, Таврический, Закавказский муфтии и Закавказский шайху-л-ислам являлись духовными руководителями мусульман соответствующих регионов империи. Они, а также Таврический кади-эскар назначались соответственно по представлению министра внутренних дел, а на Кавказе — наместника или главноначальствующего гражданской частью— лично императором. До 1889 г. в
Оренбургском округе три кадия избирались представителями мусульман Казанской губернии, а затем по рекомендации муфтия стали назначаться министром внутренних дел. Пять уездных кадиев, являвшихся одновременно членами Таврического правления (из них Симферопольский кади был постоянным членом, а остальные присутствовали в Правлении лишь во время ежегодного собрания всех его членов в начале года), избирались М. д., мурзами (местная знать, имевшая дворянские привилегии) и волостными старшинами соответствующего уезда и утверждались в должности министром внутренних дел. По три кадия шиитского и суннитского Духовных правлений в Тифлисе назначались наместником кавказским, а в 1882— 1905 гг. — заменившим его главноначальствующим гражданской частью на Кавказе.
Должность председателей и членов Духовного собрания и правлений была пожизненной. Лишь срок полномочий помощников Оренбургского муфтия составлял три года, но очень часто он продлевался много раз. Муфтии и кадии получали казенное содержание. Правительство проявляло большую заинтересованность в их лояльности и не скупилось на всякие личные награды, а также льготы членам их семей. Например, первый муфтий ОМДС Мухамеджан (Мухаммад-джан) Хусаинов (годы службы 1788-1824) помимо значительных денежных премий получил в исключительном порядке право покупки башкирских земель и заселения их крепостными крестьянами, его преемнику Габдессаляму Габдрахимову (1825— 1840) была пожалована соболья шуба, а его сыновьям — тарханское (почти что дворянское) звание. Дети председателей и заседателей Закавказских духовных правлений за 20-летнюю беспорочную службу их родителей пользовались: первые— правами детей личных дворян, а последние — правами личных почетных граждан. Не случайно поэтому местное население видело в высшем М. д. прежде всего царских чиновников.
Деятельность Духовного собрания и правлений была целиком подчинена государственным интересам. Основной их задачей были контроль над мечетскими служителями и проведение в жизнь различных постановлений правительственных структур. Как правило, большинство муфтиев и кадиев верой и правдой служили царизму. В XIX в., например, не без их помощи самодержавие добилось политической лояльности башкир и горских народов, в прошлом оказавших длительное и упорное сопротивление проникновению и утверждению российской государственности на их землях.
Однако огромная территория округов (так, в начале XX в. компетенция Оренбургского муфтиата распространялась на 84 губернии, 5 областей, 6 градоначальств Центральной России, Урало-Поволжья и Сибири, а в округ Таврического правления входили 10 губерний Западного края, Севастопольское и Керчь-Еникальское градоначальства), неосведомленность отдельных муфтиев в вопросах мусульманского богословия и права, давление властей на высшие мусульманские религиозные учреждения снижали эффективность функционирования муфтиатов. Иногда деятельность Духовного собрания и правлений приносила совершенно неожиданные для правительства плоды. Так, вместо ожидаемого от них государственной бюрократией ускорения культурно-идеологической интеграции мусульманских народов страны в российское общество они способствовали их этнической консолидации. Несмотря на все усилия и спустя столетие после начала «огосударствления» российского ислама на окраинах империи сосуществовали два культурных мира: государственный — православно-славянский и оппозиционный — мусульманско-арабский, органически включавший в себя самобытные духовные традиции местных народов.
Ахуны, уездные кадии и члены губернских собраний-медждисов фактически составляли среднее звено М. д. До создания Оренбургского магометанского духовного собрания выборные ахуны действительно являлись высшими религиозными лицами и их роль в истории Урало-Поволжья была огромной (тогда на ступень ниже их в иерархии М. д. у башкир и татар стояли мухтасибы). Затем статус ахунов во внутренних губерниях России существенно понизился: сначала до уровня кадиев, а с 80-х гг. XIX в. — до уровня простых мулл. Фактически их прежняя компетенция (контроль над деятельностью мечетского духовенства, рассмотрение вопросов строительства новых мечетей, посредничество между властными структурами и местным мусульманским обществом и т.д.) перешла в руки муфтия и кадиев, и ахуны превратились в их помощников в мечетских общинах. Постепенно выборная ахунская должность как таковая была ликвидирована (заодно сошли с исторической арены существовавшие здесь ранее должности старшего ахуна, помощника ахуна, а также мухтасиба), а само ахунство стало лишь почетным титулом, присуждаемым муфтиатом или Министерством внутренних дел имамам соборных мечетей за их особые религиозно-административные заслуги.
Происшедшие изменения, однако, не нашли четкого юридического оформления, что ставило ахунов в неопределенное положение. В пореформенный период они являлись старшими духовными лицами определенного района (обычно нескольких волостей) и пользовались, несмотря на нарушение царской администрацией традиции их выбора из круга наиболее авторитетных и опытных духовных лиц, заметным религиозным и общественным влиянием среди татар и башкир. Ахуны, как и местные кадии в округах Таврического и Закавказских духовных правлений, обладали большими правами при решении отдельных религиозно-бытовых вопросов, чем обычные муллы. Кроме того, они осуществляли важную функцию посредничества между муфтиатом как высшим правительственным религиозным учреждением и низшим приходским духовенством. Именно через них Оренбургское собрание (как и остальные три муфтиата через местных кадиев) проводило в жизнь свои решения, касавшиеся мулл и муэдзинов,— других механизмов у него не было. Действовавшие законы, как уже было сказано, не определяли ни прав, ни обязанностей ахунов, хотя их численность была значительной и имела тенденцию к росту. Так, если в 1889 г. во Внутренней России ахунское звание имели всего 60 духовных лиц (1,1% мулл), то в 1916 г. — уже 220 (3,0%).
Должность уездных и местных кадиев, а также членов губернских собраний в округах Таврического и Закавказских духовных правлений была во многом схожа с ахунской (в последних кадии назначались лишь из круга «достойнейших приходских чинов», обладавших духовным званием ахуна или эфенди). Но их социально-правовое положение и служебная компетенция нашли в российских законах более детальное разъяснение. Кроме разбора семейно-брачных и других дел, относившихся к частному и уголовному праву, крымские и закавказские шариатские судьи осуществляли важную функцию контроля над мечетским духовенством.
На низшей ступени иерархии М. д. находились хатибы, имамы и муллы, а в округах Оренбургского и Таврического муфтиатов их помощники — муэдзины. По российским законам (указы от 9 декабря 1855 г., 25 января 1886 г. и 14 февраля 1856 г.) во внутренних губерниях империи, а также в Крыму при каждой соборной мечети разрешалось иметь по одному хатибу и имаму (или мулле). Официально различие между ними состояло в том, что хатиб являлся старшим по чину и обладал исключительным правом предстоять на пятничных и праздничных молитвах и произносить перед их началом или по окончании проповедь-хутбу. Но законодательно это положение не было четко зафиксировано, что порождало многочисленные недоразумения и споры как среди мулл, так и среди прихожан.
На практике хатиб нередко исполнял и обязанности имама или муллы. В небольших приходах это было даже нормой, так как из- за скудности средств мечетские штаты в них часто оставались незаполненными. Так, на 1 января 1911 г. в 5771 приходе округа Оренбургского собрания, 5409 из которых имели соборную мечеть, несли службу 3946 хатибов, 3696 имамов и 691 мулла. Это означало, что почти в каждой третьей махалле с соборной мечетью (1713— 31,6%) всеми делами занимался один имам или мулла. Избрание «собственного» хатиба в них откладывалось до лучших времен. В Закавказье для каждого мечетского общества, которое обычно объединяло до 90 «дымов» населения, полагалось иметь по одному мулле. При больших (соборных) же мечетях могли состоять с разрешения местного губернского начальства несколько мулл, но не более пяти, — один из них считался старшим.
Служебные обязанности мулл регулировались российским гражданским и шари‘атским правом. Хатибы и имамы должны были регулярно посещать мечети и предстоять во время молитвы, а хатибы к тому же произносить проповеди и наставления, следить за порядком в культовых местах, освящать важнейшие события в жизни каждого мусульманина (рождение, совершеннолетие, свадьба, смерть и т.д.), решать семейно-бытовые и наследственные споры. Прямым их служебным долгом являлось также обучение детей прихожан основам и обрядам исламского вероучения. Кроме того, хатибы, а где их не было — имамы осуществляли в пределах своей махаллы записи всех актов гражданского состояния в метрических книгах и регулярно отчитывались об этом перед Духовным собранием или правлениями.
В Российской империи, где государственной религией являлось православие, традиция узкой специализации М. д. была почти повсеместно нарушена, и деятельность российского муллы носила многофункциональный характер. Он совмещал в себе духовного пастыря (имама-хатиба), судью (кади), нотариуса (ма’зун), учителя (мударриса или му‘аллима) и государственного служащего. Кроме того, на местах глава мусульманской общины мог быть последователем (мури- Дом), а иногда и руководителем (шайхом, или ишаном) того или иного суфийского братства и потому систематически заниматься религиозно-нравственным совершенствованием для «сближения» с Богом. Отдельные муллы занимались врачеванием, прежде всего на основе нетрадиционной медицины. Наиболее способные из них пробовали свои силы и на научно-литературном поприще, т.е. в какой-то мере выполняли обязанности религиозных ученых-‘улама’ — богословов и правоведов.
Большинство местных хатибов и имамов исполняли свой религиозный и гражданский долг усердно. Немалую роль при этом играл контроль со стороны членов мусульманской общины, которые имели право ходатайствовать перед муфтием о лишении должности нерадивых мулл. Губернская администрация также могла своей властью отстранить от должности мулл, халатно относящихся к своим служебным обязанностям или не выполняющих правительственных предписаний. Однако главным побудительным мотивом в деятельности многих руководителей мусульманских общин было их сознание большой моральной ответственности и стремление служить своему народу. Именно подвижничество обеспечивало им огромный авторитет и доверие местного населения. Правда, на рубеже ХIХ-ХХ вв. в силу ряда причин (очевидное «огосударствление» ислама и его институтов, всеобщее падение в пореформенной России религиозности населения, проникновение в среду мечетских служителей духа наживы и стяжательства, а также падение их образовательного уровня и т.д.) муллы стали заметно утрачивать свое влияние.
Официальных прав и льгот у мечетских служителей (в отличие от обязанностей) было немного. Во внутренних губерниях и в Крыму единственной законодательно оформленной их привилегией было освобождение (в случае осуждения за какие-либо проступки) от телесного наказания. Сельские общества особыми приговорами могли также освободить своих духовных руководителей от всех денежных и натуральных податей и повинностей, приняв их на себя. Такое великодушие проявлялось почти повсеместно, поэтому видеть мулл, наравне с односельчанами участвующих в ремонте дорог и мостов или в перевозке грузов и т.п., было практически невозможно. В Закавказье же М. д. в законодательном порядке было освобождено от налогов.
Изредка российское правительство прибегало к методам морального и материального поощрения отдельных представителей низшего М. д.: награждало их медалями, присваивало им звания ахунов, личных почетных граждан, а в исключительных случаях — и тарханов. Но денежное довольствие для мулл не было установлено, хотя этот вопрос царские власти иногда обсуждали. Отдельные же поощрительные меры преследовали единственную цель — теснее привязать мусульманскую духовную элиту к государственному аппарату. Однако в целом царизму не удалось низвести мулл до положения правительственных чиновников. Выборность, отсутствие государственного жалованья ставили низшее М. д. в большую зависимость от прихожан. В этом таилась главная причина противодействия многих мулл отдельным предписаниям правительства, ущемлявшим национально-религиозные права мусульманского населения.
В приговорах мусульманских общин об избрании духовных наставников упоминалось обеспечение мулл средствами к существованию. Главной доходной статьей в бюджете низшего М. д. были закат (араб, «очистительная милостыня»), или садака (араб, «искреннее даяние», «милостыня»), и гугир (араб., ‘ушр — «десятина»), налог с продуктов земледелия. Закат является одним из пяти «столпов» ислама, носит для совершеннолетних дееспособных мусульман обязательный характер и отчисляется в пользу неимущих, бедняков, несостоятельных должников, сирот, приезжих, не имеющих средств на обратный путь, и т.д., а также на богоугодные цели. Но со временем среди российских мусульман сложился обычай, хотя и не повсеместно, использования заката почти исключительно на содержание местного М. д. При этом практически в каждой махалле существовал свой минимум ежегодных натуральных и денежных подношений муллам, но фиксировался он очень редко (так, по отрывочным данным, в середине XIX в. в отдельных местностях Оренбургского края лишь каждый пятый служитель мечети получал от своих прихожан фиксированный денежный доход). В начале 80-х гг. XIX в. в отдельных местностях Казанской губернии он составлял в денежном выражении в среднем 210 руб. Тогда же, по другим сведениям, главным источником дохода некоторых мулл был гушр и получали они до 400 и более пудов хлеба. Накануне Октября подавляющая часть мечетских служителей во Внутренней России активно занималась земледелием и добывала хлеб насущный своим трудом.
Второй по значимости статьей дохода хатибов и имамов были пожертвования от прихожан в дни главных религиозных праздников— ураза-байрам (араб. ‘ид ал- фитр — праздник разговения) и курбан- байрам (араб. ‘ид ал-адха, или ал-‘ид ал-кабир — праздник жертвоприношения). Во время ураза-байрама (первые 3-4 дня после завершения месяца рамадан, в течение которого соблюдается пост— ураза) каждый взрослый прихожанин преподносил своему духовному наставнику милостыню-подарок съестными припасами или деньгами. У местных мусульман праздничные подношения во время ураза-байрама назывались фитр садакасы (араб. закат ал-фитр), носили обязательный характер и составляли в денежном выражении не менее 20 коп. с одного дома. По отрывочным сведениям, в деревнях Урало-Поволжья фитр садакасы мог составить в совокупности до 100 и более пудов хлеба и от 50 до 100 руб. деньгами, а в городах — до 400-500 руб.
В день курбан-байрама (10 зу-л-хиджжа) после совершения торжественной молитвы (гаид намазы) местные жители, как и во всем мусульманском мире, закалывали одно или несколько (в зависимости от материального положения) парнокопытных животных, обычно овец. Как правило, большую часть мяса раздавали неимущим, а шкуры преподносили приходским муллам. В крупных махаллах подаренных отдельным мечетским служителям шкур набиралось на 80-100 руб. Во время праздника жертвоприношения духовенству дарили и деньги, но поскольку садака в этом случае не была обязательной, она составляла незначительную сумму.
Третьим видом поступлений муллам была плата за отправление ими различных богослужебных обрядов (имянаречение новорожденных, обрезание, бракосочетание, погребение и т.д.), а также за учительский труд. Но зачастую такие доходы носили чисто символический характер. Так, при имянаречении мулле за его услуги перепадало копеек 10, на свадьбе — 25, на похоронах — 50-60 и т.д.
По отзывам современников, в пореформенный период совокупный годовой доход татарских и башкирских мулл в бедных приходах составлял в денежном выражении около 200 руб., а в богатых — до 700 руб. (для сравнения: в начале XX в. до 90% православного причта Урало-Поволжских епархий помимо поступлений за отправление треб, доходов с церковной земли, платы за преподавание Закона Божьего в школах и т.д. получали вдобавок еще казенное жалованье от 400 до 700 руб. в год, но и эта сумма оценивалась епархиальным начальством как «недостаточная»).
Крупные вакфы (недвижимое имущество и значительные суммы, пожертвованные на
религиозные цели) существовали лишь в Крыму и Средней Азии и по закону составляли «основные средства на содержание мечетей, училищ и определенного при мечетях духовенства».
На самой низшей ступени иерархии в округах Оренбургского собрания и Таврического правления находились муэдзины. По российским законам полагалось иметь по одному муэдзину при каждой мечети, с основной обязанностью возвещать громким пением азана, о наступлении времени очередного намаза. В обязанности муэдзинов входило также чтение вслух перед началом богослужения (икама) особой молитвы — дога (араб. да‘ва). Кроме того, они должны были содержать в порядке и чистоте мечети и исполнять по поручению мулл отдельные второстепенные религиозные обряды. По шари‘ату каждый мусульманин, услышав азан, должен приступить к молитве, поэтому основная обязанность муэдзина считалась богоугодным делом и нередко исполнялась бескорыстно на общественных началах. Так, в 1911г. в пределах Оренбургского муфтиата указных муэдзинов числилось 3885, в то время как мусульманских общин было 5771. Это означало, что почти в каждой третьей общине обязанность призыва односельчан на молитву добровольно брал на себя кто-либо из местных жителей или сам имам мечети.
Муэдзины, как и муллы, не пользовались большими льготами и не получали казенного содержания. Их служба также напрямую оплачивалась прихожанами, но в меньших размерах, чем труд ахунов, хатибов и имамов. Основным источником доходов азанчи было личное хозяйство, а поступления от мечети служили лишь подспорьем; по образу жизни и имущественному положению они редко отличались от основной массы населения.
Несколько иным было политико-правовое и социально-экономическое положение М. д. в Казахстане (Акмолинская, Семипалатинская, Уральская и Тургайская области), Туркистане (Сырдарьинская, Ферганская, Самаркандская, Закаспийская и Семиреченская области), а также в Бухарском эмирате и Хивинском ханстве (мусульманских государствах, находившихся под протекторатом России). В этих регионах оно регулировалось преимущественно шариатскими нормами, а российская администрация редко вмешивалась во внутреннюю жизнь местных мусульманских обществ.
В дореволюционной России численность М. д. постоянно росла и достигла в 1911 г. 46 492 человек. По регионам империи оно распределялось следующим образом:
Лит-ра: Сборник законов о Мусульманском духовенстве в Таврическом и Оренбургском округах и о Магометанских учебных заведениях. Казань, 1898 (2-е изд. Казань, 1902); Я.Д.Коблов. О магометанских муллах. Казань, 1907.
М.Н.Фархшатов